АЛЕКСАНДР ПУШКИН

ALEXANDER PUSHKIN

ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН

EUGENE ONEGIN

Роман в стихах

A Novel in Verse

Не мысля гордый свет забавить,

With no intention to entertain,

Вниманье дружбы возлюбя,

In love with friendship and regard,

Хотел бы я тебе представить

What I would like is to explain

Залог достойнее тебя,

A pledge that's worthy of your heart,

Достойнее души прекрасной,

That's worthy of the soul unsmeared,

Святой исполненной мечты,

Of sacred and completed dream,

Поэзии живой и ясной,

Poetic feelings, loud and clear,

Высоких дум и простоты;

Of lofty thoughts and easy mien;

Но так и быть - рукой пристрастной

But sorry, with a hand that's biased

Прими собранье пестрых глав,

Accept the heap of patchy drafts,

Полусмешных, полупечальных,

Half-laughable, half-downhearted

Простонародных, идеальных,

Uneducated, undivided,

Небрежный плод моих забав,

Capricious fruit of joyful laughs,

Бессонниц, легких вдохновений,

Of sleepless nights and inspirations,

Незрелых и увядших лет,

Of immature and withered years,

Ума холодных наблюдений

Of mind's cold observations

И сердца горестных замет.

And sole's pitiful concerns.

Мой дядя самых честных правил,

My uncle of the highest codes,

Когда не в шутку занемог,

When he became very ill,

Он уважать себя заставил

He claimed respect from all his folks,

И лучше выдумать не мог.

And there was no better deal.

Его пример другим наука;

He is exemplary for others,

Но, боже мой, какая скука

But, don't tell me how it bothers

С больным сидеть и день, и ночь,

To nurse a dummy day and night

Не отходя ни шагу прочь!

With no single step aside!

Какое низкое коварство

It is so vicious to beguile,

Полуживого забавлять,

To entertain a moron,

Ему подушки поправлять,

To serve him medicine with a smile

Печально подносить лекарство,

To straighten pillows with a moan,

Вздыхать и думать про себя:

To sigh while thinking: all goes well:

"Когда же черт возьмет тебя!"

Be quick and go straight to hell.

Так думал молодой повеса,

That was the young heartbreaker's vision

Летя в пыли на почтовых,

While riding stagecoach in the mud,

Всевышней волею Зевеса

By Jove's excellent decision

Наследник всех своих родных.

Being heir to all ancestral blood.

Друзья Людмилы и Руслана!

Supporters of my previous glory

С героем моего романа

With hero of this novel story

Без предисловий, сей же час

Not waiting for another chance

Позвольте познакомить вас:

Let me acquaint you at once.

Онегин, добрый мой приятель,

Onegin was my close buddy,

Родился на брегах Невы,

Who lived on Northern river shore

Где, может быть, родились вы

Where also you may have been born

Или блистали, мой читатель;

Or showed brilliance in study.

Там некогда гулял и я:

I thither had my better days,

Но вреден север для меня.

But in the North I have no grace.

Служив отлично-благородно,

Although serving very nobly,

Долгами жил его отец,

His father lived in great default,

Давал три бал ежегодно

Three banquets celebrated yearly

И промотался наконец.

And his finances went to naught.

Судьба Евгения хранила:

Eugeni's fate was very kind:

Сперва Madame за ним ходила,

A French Madame for him was hired,

Потом Monsier ее сменил.

To be replaced by the Monsieur.

Ребенок был резов, но мил.

The child was brisk and very fair.

Monsieur l'Abbe, француз убогой,

Not to exhaust the poor kid,

Чтоб не измучилось дитя,

Monsieur l'Abbe, a shabby bloke

Учил его всему шутя,

Regarded teaching as a joke,

Не докучал моралью строгой,

His words were never very strict,

Слегка за шалости бранил

The boy was scolded and pardoned

И в Летний сад гулять водил.

And daily walked to Summer Garden.

Когда же юности мятежной

And when of stormy youth and anguish

Пришла Евгению пора,

The time came to Eugene,

Пора надежд и грусти нежной,

The time of hopes and tender languish,

Monsieur прогнали со двора.

Monsieur was driven from the scene.

Вот мой Онегин на свободе;  

At last, Eugene is liberated

Острижен по последней моде,

His hair stylishly updated,

Как dandy лондонский одет --

Dressed like a dandy at the court,

И наконец увидел свет.

He finally could see the world.

Он по-французски совершенно

His French was fine to perfection,

Мог изъясняться и писал;

He could explain himself and write;

Легко мазурку танцевал

Could easily Mazurka stride

И кланялся непринужденно;

And bowed  smartly at receptions;

Чего ж вам больше? Свет решил,

What more? The world resolved at once

Что он умен и очень мил.

That he was smart and very nice.

Мы все учились понемногу

From time to time we have been taught

Чему-нибудь и как-нибудь,

A little something here and there,

Так воспитаньем, слава Богу,

Thus, education, praised be God,

У нас немудрено блеснуть.

Is very easy to display.

Онегин был по мненью многих

Onegin was, as thought by many,

(Судей решительных и строгих)

(the judges resolute and canny),

Ученый малый, но педант:

Perhaps a little too high-browed,

Имел он счастливый талант

With an ability endowed

Без принужденья в разговоре

To touch on something unawares,

Коснуться до всего слегка,

With learned air of a pro,

С ученым видом знатока

With no commitment, so and so,

Хранить молчанье в важном споре

To save his words on big affairs,

И возбуждать улыбку дам

And to arouse ladies' smiles

Огнем нежданных эпиграмм.

With fire of unexpected rhymes.

Латынь из моды вышла ныне:

Old Latin is not in fashion lately:

Так, если правду вам сказать,

Thus, if you want to know the truth,

Он знал довольно по-латыне,

He knew enough of Latin letters

Чтоб эпиграфы разбирать,

To read the names on the tombs,

Потолковать об Ювенале,

To have a chat on Juvenalis,

В конце письма поставить vale.

To end his letters with the VALEs,

Да помнил, хоть не без греха,

And knew, though not without offense

Из Энеиды два стиха.

From Aeneid a few refrains.

Он рыться не имел охоты

He had no wishes to aspire

В хронологической пыли

to the chronology of dust,

Бытописания земли:

And read descriptions of the past,

Но дней минувших анекдоты

But jokes of the days gone by

От Ромула до наших дней

From Romulus to our time

Хранил он в памяти своей.

He kept retained in his mind.

Высокой страсти не имея

While having no great desire

Для звуков жизни не щадить,

To trade his life for sounds and words

Не мог он ямба от хорея,

The iambus from prosodic rhyme

Как мы ни бились, отличить.

Could he distinguish not for worlds,

Бранил Гомера, Феокрита;

He chided Ancient Greece's poets,

Зато читал Адама Смита

Being a profound economist,

И был глубокий эконом,

And having studied Adam Smith

То есть умел судить о том,

His comprehension was complete,

Как государство богатеет,

On how mighty is the State,

И чем живет, и почему

And how it lives, and why the hell

Не нужно золота ему,

It needs no gold in its cells

Когда простой продукт имеет.

When it can do a simple trade.

Отец понять его не мог

His father didn't understand,

И земли отдавал в залог.

And got a mortgage on his land.

Всего, что знал еще   Евгений,

All that involved Eugeni's verdict,

Пересказать мне недосуг;

It would be hard for me to tell,

Но в чем он истинный был гений,

But where he was a real expert,

Что знал он тверже всех наук,

Where he could really excel,

Что было для него измлада

What was since he was just a boy

И труд, и мука, и отрада,

Both labor, torture and a joy,

Что занимало целый день

What occupied the whole time

Его тоскующую лень,

His lazy sadness and his mind,

Была наука страсти нежной,

It was the science of tender passion,

Которую воспел Назон,

Which was by Naso glorified,

За что страдальцем кончил он

Who then was duly sacrificed

Свой век блестящий и мятежный

To end his life in dire fashion,

В Молдавии, в глуши степей,

In the Moldova's desert lands,

Вдали Италии своей.

Far from his Italy and friends.

Как рано мог он лицемерить,

He was deceitful very early,

Таить надежду, ревновать,

Could fuel hope, jealous love,

Разуверять, заставить верить,

He could dissuade and make pretences,

Казаться мрачным, изнывать,

Seem gloomy, like a randy dove,

Являться гордым и послушным,

Could be so arrogant and heedful,

Внимательным иль равнодушным!

Could be considerate or wistful!

Как томно был он молчалив,

He was now silent for a while,

Как пламенно-красноречив,

And now eloquent like fire,

В сердечных письмах как небрежен!

In tender letters so callous!

Одним дыша, одно любя,

To breathe one name, tender love,

Как он умел забыть себя!

How he renounced his own self!

Как взор его был быстр и нежен,

His glance could be so quick and jealous,

Стыдлив и дерзок, а порой

Reserved and haughty, and at times

Блистал послушною слезой!

With tame tears in his eyes.

Как он умел казаться новым,

How could he pose a novel image,

Шутя невинность изумлять,

By joke innocence surprise,

Пугать отчаяньем готовым,

Intimidate with ready courage,

Приятной лестью забавлять,

With pleasing flattery reprise,

Ловить минуту умиленья,

Could capture moments of deep emotion,

Невинных лет предубежденья

Through sinless years retained caution,     

Умом и страстью побеждать,

Could conquer using thoughtful passion                         

Невольной ласки ожидать,

Await involuntary brushing,

Молить и требовать признанья,

Entreat and claim a confession,

Подслушать серца первый звук,

To catch the first beat of devotion,

Преследовать любовь и вдруг

And later with a sudden motion

Добиться тайного свиданья...

Achieve a clandestine session

И после ей наедине

Then in a solitary place

Давать уроки в тишине!

Deliver lessons face to face

Как рано мог уж он тревожить

How early he produced reaction

Сердца кокеток записных!

Within the hearts of ballroom flirts!

Когда ж хотелось уничтожить

But when he wished to bring destruction

Ему соперников своих,

To the adversaries of his,

Как он язвительно злословил!

O, how spitefully he slurred!

Какие сети им готовил!

What smarmy traps for them prepared!

Но вы, блаженные мужья,

And you, the husbands of your wives

С ним оставались вы друзья:

With him sustained friendly ties:

Его ласкал супруг лукавый,

He was esteemed by artful consort,

Фобласа давний ученик,

A long-time student of Foblas,

И недоверчивый старик,

And a distrustful man, alas!

И рогоносец величавый,

And a majestic man with horns,

Всегда довольный сам собой,

Content and happy with his life,

Своим обедом и женой.

And with his dinner and his wife.

Бывало, он еще в постеле:

While yet in early morning doze,

К нему записочки несут.

They bring the notes to his sight.

Что? Приглашенья? В самом деле,

What? Invitations, I suppose,

Три дома на вечер зовут:

Three houses want him for the night:

Там будет бал, там детский праздник.

There is a ball, there is a feasting,

Куда ж поскачет мой проказник?

Where would he now go whisking?

С кого начнет он? Все равно:

Where will he start? At any rate

Везде поспеть немудрено.

He is in time, never late.

Покамест, в утреннем уборе,

Meanwhile still in early clothes

Надев широкий болевар,

Wearing a spacious bolivar

Онегин едет на бульвар

Onegin drives to the Boulevard,

И так гуляет на просторе,

And there at liberty he strolls,

Пока недремлющий брегет

Until his timepiece would chime

Не прозвонит ему обед.

The long-awaited dinner time.

Уж темно: в санки он садится.

It goes dusky, sledge is ready.

"Пади, пади!" - раздался крик;

"Move on! – the loud voice is raised;

Морозной пылью серебрится

With silver dust in frosty weather

Его бобровый воротник.

His beaver collar is ablaze.

К Talon помчался: он уверен,

He rushed to Talon: no doubt,

Что там уж ждет его Каверин.

Kaverin is lounging about.

Вошел: и пробка в потолок,

He enters: cork into the ceiling,

Вина кометы брызнул ток;

The comet wine squirted thrilling;

Пред ним roast-beef окровавленный

The roast-beef is oozing blood,

И трюфли, роскошь юных лет,

And truffles, joy of early life,

Французской кухни лучший цвет,

The better part of French delight,

И Страсбурга пирог нетленный

And the pate de foie gras,

Меж сыром лимбургским живым

Between the Limburg cheese alive

И ананасом золотым.

And pineapple of golden light.

Еще бокалов жажда просит

The thirst is asking for more wine

Залить горячий жир котлет,

To pore down fatty meet,

Но звон брегета им доносит,

But then Breguet another beat

Что новый начался балет.

Reports the ballet show time.

Театра злой законодатель,

The inconsistent adulator,

Непостоянный обожатель

Of actresses who dance and sing,

Очаровательных актрис,

The theater's wicked legislator,

Почетный гражданин кулис,

The constant dweller of the wings,

Онегин полетел к театру,

To theater Onegin hurried,

Где каждый, вольностью дыша,

To clap and show admiration

Готов охлопать entrechat,

Where everyone is only worried,

Обшикать Федру, Клеопатру,

To boo and heckle on occasion,

Моину вызвать (для того,

To cry encore and to rejoice

Чтоб только слышали его).

At making others hear his voice.

Волшебный край! там в стары годы,

O, fancy land! In old times,

Сатиры смелый властелин,

There was Fonvisin, freedom fighter

Блистал Фонвизин, друг свободы,

The bold ruler of Satire,

И переимчивый Княжнин;

And then Kniazhnin who borrowed smartly,

Там Озеров невольны дани

There, inadvertent contributions,

Народных слез, рукоплесканий

Spectators’ thankful retributions

С младой Семеновой делил:

Were shared by old and young likewise.

Там наш Катенин воскресил

Was there and then revitalized,

Корнеля гений величавый;

Cornelius’ majestic name

Там вывел колкий Шаховской

The pungent comedy playwrights

Своих комедий шумный рой,

Paraded their offensive hives,

Там и Дидло венчался славой,

The great Didelot was crowned with fame,

Там, там под сению кулис

And in the bustle of stargazing

Младые дни мои неслись.

My youthful days were rushing crazy.

Мои богини! что вы? где вы?

My goddesses! Where are you lasses?

Внемлите мой печальный глас:

Eavesdrop to my heartbreaking rue:

Всё те же ль вы? другие ль девы,

Are you still there, maybe others

Сменив, не заменили вас?

Have wrongly substituted you?

Услышу ль вновь я ваши хоры? 

Shall I again hear your choir?

Узрю ли русской Терпсихоры

Shall I get lucky to admire

Душой исполненный полет?

The soul throbbing in a flight?

Иль взор унылый не найдет

Or else my glance will fail to find

Знакомых лиц на сцене скучной,

Familiar faces or attraction,

И, устремив на чуждый свет

And, aiming at higher class

Разочарованный лорнет,

The disappointed eyeglass,

Веселья зритель равнодушный,

The listless viewer of the action,

Безмолвно буду я зевать

I shall be yawning very wide,

И о былом воспоминать?

Nostalgic of the days gone by.

Театр уж полон; ложи блещут;

The house is crammed; the boxes glitter,

Партер и кресла, всё кипит;

The stalls  and chairs are ablaze;

В райке нетерпеливо плещут,

The gods above applause and jitter,

И, взвившись, занавес шумит.

The noisy curtain is upraised.

Блистательна, полувоздушна,

An airy nymph is all aglow,

Смычку волшебному послушна,

Obedient to the magic bow,

Толпою нимф окружена,

Surrounded by fairies’ throng,

Стоит Истомина; она,

The thrilling dancer stands alone.

Одной ногой касаясь пола,

Touching the floor with little toes,

Другою медленно кружит,

And then around she goes and flips,

И вдруг прыжок, и вдруг летит,

All of a sudden she is afloat,

Летит, как пух от уст Эола;

Like down from Aeolus’ lips;

То стан совьет, то разовьет,

Her body wrapping and unwrapping,

И быстрой ножкой ножку бьет.

While the tiny feet go tapping.

Все хлопает. Онегин входит,

All clapping. And Onegin enter

Идет меж кресел по ногам,

Between the chairs, kicking legs,

Двойной лорнет скосясь наводит

His double lorgnette being skewed off-center

На ложи незнакомых дам;

On clusters of the fair sex.

Все ярусы окинул взором,

He scrutinizes all the rows,

Всё видел: лицами, убором

Familiar sight: attires, robes,

Ужасно недоволен он;

All those things would make him spout

С мужчинами со всех сторон

And nod to all familiar crowd.

Раскланялся, потом на сцену

His fleeting look in great distraction

В большом рассеянье взглянул,

Would go further to the stage

Отворотился - и зевнул.

Then he would yawn and turn away

И молвил: "Всех пора на смену;

And say: where is their old attraction?

Балеты долго я терпел,

I have been patient with the ballet,

Но и Дидло мне надоел".

But now it starts to make me scary.

Еще амуры, черти, змеи

The Cupids, demons, imps and serpents

На сцене скачут и шумят;

Still jump and clatter on the boards,    

Еще усталые лакеи

And while yet the weary servants

На шубах у подъезда спят;

Sleep on the coats at entrance doors,

Еще не перестали топать,

Still there is no end to tramping,           

Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;

To nose blowing, hissing, clapping,    

Еще снаружи и внутри

Still both inside and outside                  

Везде блистают фонари;

Are lanterns glittering and bright,         

Еще, прозябнув, бьются кони,

Still chilling horses go bumping,          

Наскуча упряжью своей,

 Bored of their harnesses and ties,

И кучера, вокруг огней,

The coachmen around fires                   

Бранят господ и бьют в ладони,

Scold masters swearing and stamping,

А уж Онегин вышел вон;

Onegin is on home ride

Домой одеться едет он.

To change clothes for the night.

Изображу ль в картине верной

Shall I depict in picture vivid

Уединенный кабинет,

A very lonely study room,

Где мод воспитанник примерный

Where fashion-monger shy and timid

Одет, раздет и вновь одет?

Is many times dressed and groomed?

Всё, чем для прихоти обильной

All that for wildest desires

Торгует Лондон щепетильный

The graceful London offers  buyers,

И по Балтическим волнам

And all the way through Baltic waves

За лес и сало возит нам,

Is brought to us for logs and grains,

Всё, что в Париже вкус голодный,

All that the hungry Paris taste

Полезный промысел избрав,

Invents  by choosing useful crafts,

Изобретает для забав,

For luxury, for vogue and lust,

Для роскоши, для неги модной,

For fun and pleasurable games

Всё украшало кабинет

Those things made up a standard rig

Философа в осьмнадцать лет.

Of an eighteen-year-old wig.

Янтарь на трубках Цареграда,

The amber on the pipes from Turkey,

Форфор и бронза на столе,

The porcelain and enameled brass,

И, чувств изнеженных отрада,

And, joy of senses very murky,

Духи в граненом хрустале;

Perfume in faceted cut-glass

Гребенки, пилочки стальные,

Great many combs and little files,

Прямые ножницы, кривые,

And brushes thousands of kinds

И щетки тридцати родов

Scissors of straight and crooked blades,

И для ногтей, и для зубов.

Both for teeth and for the nails.

Руссо (замечу мимоходом)

Rousseau (excuse me for a gap)

Не мог понять, как важный Грим

Could never dig, why haughty Grim

Смел чистить ногти перед ним,

Could groom his nails in front of him,

Красноречивым сумасбродом.

The great and eloquent madcap.

Защитник вольности и прав

The guard of liberty and rights,

В сем случае совсем неправ.

In this case he was not quite right.

Быть можно дельным человеком

One can well be a  worthy  person

И думать о красе ногтей:

While taking care of one's attire:

К чему бесплодно спорить с веком?

The custom is a great oppressor,

Обычай деспот меж людей.

Why should you argue with the time?

Второй Чадаев, мой Евгений,

Eugenie, fearing sensation,

Боясь ревнивых осуждений,

Afraid of jealous condemnation,

В своей одежде был педант

Was too pedantic in his looks

И то, что мы назвали франт.

And used to dress by fashion books.

Он три часа по крайней мере

He was for hours on end

Пред зеркалами проводил

In front of mirrors and perfumes

И из уборной выходил

And came out of his room

Подобный ветреной Венере,

Like Venus, ready to attend

Когда, надев мужской наряд,

A fancy ball in man’s attire

Богиня едет в маскарад.

Of admiration sick and tired.

В последнем вкусе туалетом

The latest taste in modern fashion

Заняв ваш любопытный взгляд,

Being now presented to your view

Я мог бы пред ученым светом

I could have done my public mission

Здесь описать его наряд;

To give description of his suit;

Конечно б это было смело,

Of course, it would have been not fair,

Описывать мое же дело:

But to describe is my affair:

Но панталоны, фрак, жилет,

Tuxedo, vest, and underdrawers,

Всех этих слов на русском нет;

There are no Russian words for those;

А вижу я, винюсь пред вами,

And as I see, I am to blame,

Что уж и так мой бедный слог

Because my poor old style

Пестреть гораздо б меньше мог

Could stop pronouncing all the while

Иноплеменными словами,

The overseas and foreign names,

Хоть и заглядывал я встарь

Though I read glossaries at times

В Академический словарь.

By the Academy of Science.

У нас теперь не то в предмете:

We now have another story,

Мы лучше поспешим на бал,

Let’s better go to a ball,

Куда стремглав в ямской карете

Where like a bolt in a hurry

Уж мой Онегин поскакал.

Onegin has already gone.

Перед померкшими домами

Alongside the extinguished homes

Вдоль сонной улицы рядами сани

Along the drowsy street in rows

Двойные фонари карет

The dual lanterns of the sleds

Веселый изливают свет

Are splashing out light and mirth,

И радуги на снег наводят;

Projecting rainbows on the snow;

Усеян плошками кругом,

Alight with candles all around

Блестит великолепный дом;

Is glittering a splendid house,

По цельным окнам тени ходят,

The window frames flash and glow,

Мелькают профили голов

Displaying figures and profiles

И дам, и модных чудаков.

Of dames and fashionable guys.

Вот наш герой подъехал к сеням;

My hero rode to the portal

Швейцара мимо он стрелой

And past the doorman he would rush

Взлетел по мраморным ступеням,

On marble staircase exalted,

Расправил волоса рукой,

He trimmed his hair with a brush,

Вошел. Полна народу зала;

He enters, and the hall is teaming,

Музыка уж греметь устала;

The music tired of its dinning;

Толпа мазуркой занята;

He is amidst the dancing crowd

Кругом и шум, и теснота;

Commotion and stir all around;

Бренчат кавалергарда шпоры;

The spurs of cavalry are jingling,

Летают ножки милых дам;

The ladies' feet are flying by;

По их пленительным следам

Along their traces glances fly,

Летают пламенные взоры,

While burning souls go tingling.

И ревом скрыпок заглушен

And crushed by roaring strings and pipes

Ревнивый шепот модных жен.

Is whisper of the fancy wives.

Во дни веселий и желаний

In days of joys and aspirations

Я был от балов без ума:

I held dance balls in high regard

Верней нет места для признаний

No better place for declarations

И для вручения письма.

Or for disclosure of heart.

О вы, почтенные супруги!

You, spouses of recognition!

Вам предложу свои услуги;

To you I owe the highest mission:

Прошу мою заметить речь:

Please take a note of my discourse:

Я вас хочу предостеречь.

I want to sound the warning chords.

Вы также, маменьки, построже

You too, little mothers, do beware,

За дочерьми смотрите вслед:

And hold straight your looking glass,

Держите прямо свой лорнет!

Or else... it will be late, alas,

Не то... не то, избави Боже!

To follow daughters with great care.

Я это потому пишу,

The reason of what I say has been

Что уж давно я не грешу.

That nowadays I never sin.

Увы, на разные забавы

Alas! for different amusements

Я много жизни погубил!

I wasted quite a lot of guts.

Но если б не страдали нравы,

If not for morals being abused,

Я балы б до сих пор любил.

I would still favor them like nuts.

Люблю я бешеную младость

I love the crazy youthful jokes,

И тесноту, и блеск, и радость,

And ladies' thoughtful taste in clothes,

И дам обдуманный наряд;

And narrow space, and sparks of glee,

Люблю их ножки; только вряд

I love their legs, but only hardly

Найдете вы в России целой

In all of Russia as a whole

Три пары стройных женских ног.

There are some slender legs at all.

Ах! долго я забыть не мог

I couldn’t forget them so long,

Две ножки... Грустный, охладелый,

Two legs...I am so sad and cold,

Я все их помню, и во сне

They trouble my heart, or so it seems,

Они тревожат сердце мне.

I still remember them in dreams.

Когда ж и где, в какой пустыне,

 In what remote and lonely desert

Безумец, их забудешь ты?

 Will you forget them, crazy being?

Ах, ножки, ножки! где вы ныне?

 O legs, o legs, where are you present?

Где мнете вешние цветы?

Where do you crush the flowers of spring?

Взлелеяны в восточной неге,

You have been raised in Eastern splendor,

На северном, печальном снеге

You never left your trail slender

Вы не оставили следов:

 On wretched snow of the North.

Любили мягких вы ковров

 You loved the splendid carpet cloth,

Роскошное прикосновенье.

 Its touch and brilliance of affection,

Давно ль для вас я забывал

 For you I recently forgot

И жажду славы и похвал,

 The drive for fame and better lot,

И край отцов, и заточенье?

 The land of fathers and detention.

Исчезло счастье юных лет,

 The joy of youth is gone, alas,

Как на лугах ваш легкий след.

 As your light trail on the grass.

Дианы грудь, ланиты Флоры

Diana's breasts, the cheeks of Flora

Прелестны, милые друзья!

Are captivating, dear friends.

Однако ножка Терпсихоры

Although the leg of Terpsichore

Прелестней чем-то для меня.

Looks rather better to my sense.

Она, пророчествуя взгляду

By promising unvalued wealth

Неоцененную награду,

To the onlooker’s vile stealth,

Влечет условною красой

She will involve a swarm of hopes

Желаний своевольный рой.

By her provisional pose.

Люблю ее, мой друг Эльвина,

I love her, my beloved friends,

Под длинной скатертью столов,

Beneath the lengthy table-cloth,

Весной на мураве лугов,

In spring on meadows grassy growth,

Зимой на чугуне камина,

In winter on the fire grates,

На зеркальном паркете зал,

On mirror floors of palace hallways,

У моря на граните скал.

And by the sea on granite boulders.

Я помню море пред грозою:

I do remember tempest brewing,

Как я завидовал волнам,

The way I envied rushing waves,

Бегущим бурной чередою

Their haste in boisterous queuing,

С любовью лечь к ее ногам!

To hug her feet with love and grace.

Как я желал тогда с волнами

My only thought was with the waves,

Коснуться милых ног устами!

To kiss her dear legs I craved.

Нет, никогда средь пылких дней

No, never in the fiery days

Кипящей младости моей

Of youth that’s gone and far away

Я не желал с таким мученьем

Had I desired with trepidation

Лобзать уста младых Армид,

To kiss the lips of young Armids

Иль розы пламенных ланит,

Or roses of fiery cheeks,

Иль перси, полные томленьем;

Or breasts so full of expectation,

Нет, никогда порыв страстей

No, never passions, hot or cold

Так не терзал души моей!

Had thus tormented all my soul.

Мне памятно другое время!

I memorized a flash of pleasure

В заветных иногда мечтах

In cherished sacramental grace

Держу я счастливое стремя...

I hold tight the happy treasure

И ножку чувствую в руках;

And feel the leg in my embrace.

Опять кипит воображенье,

And my imagination plays,

Опять ее прикосновенье

Again a random easy graze

Зажгло в увядшем сердце кровь,

Is kindling blood in flaccid heart

Опять тоска, опять любовь!..

Again agony and love.

Но полно прославлять надменных

I will not praise the naughty girls

Болтливой лирою своей;

By casual gossip of my chords,

Они не стоят ни страстей,

They are unworthy of the words,

Ни песен, ими вдохновенных:

Or passions inspired by themselves,

Слова и взор волшебниц сих

Their words and glances lie and cheat

Обманчивы... как ножки их.

Exactly like their legs and feet.

Что ж мой Онегин? Полусонный

What my Onegin? Very drowsy

В постелю с бала едет он:

He goes home from the ball,

А Петербург неугомонный

While all Petersburg is rising

Уж барабаном пробужден.

Awakened by the drumming roll.

Встает купец, идет разносчик,

You see a merchant and a peddler,

На биржу тянется извозчик,

A carter rambling to the center,

С кувшином охтенка спешит,

A milkmaid carrying heavy weight,

Под ней снег утренний хрустит.

The snow cracking from her gait.

Проснулся утра шум приятный.

Amid the pleasant noise of dawn

Открыты ставни; трубный дым

The blinds are open; chimney stacks

Столбом восходит голубым,

Let out smoke, blue and black,

И хлебник, немец аккуратный,

While baker, strict and German-born,

В бумажном колпаке, не раз

In paper cover, more than once

Уж отворял свой васисдас.

Has opened up his wasisdas.

Но, шумом бала утомленный,

But having been fatigued by ball,

И утро в полночь обратя,

Converting morning into night,

Спокойно спит в тени блаженной

Is sleeping with the blissful soul

Забав и роскоши дитя.

The child of pleasure and delight.

Проснется за-полдень, и снова

Waking at noon, and then again

До утра жизнь его готова,

Till morning is his life restrained,

Однообразна и пестра.

Monotonous and very gay,

И завтра то же, что вчера.

Tomorrow same as yesterday.

Но был ли счастлив мой Евгений,

But was then happy my Eugene,

Свободный, в цвете лучших лет,

Alone, at prime of his life,

Среди блистательных побед,

Amidst the never-ending fights,

Среди вседневных наслаждений?

That he would always have to win?

Вотще ли был он средь пиров

Was he amidst the feasts indeed

Неосторожен и здоров?

Unmindful and very fit?

Нет: рано чувства в нем остыли;

His feelings froze rather early;

Ему наскучил света шум;

The monde had bothered him a lot;

Красавицы не долго были

The beauties soon became rarely

Предмет его привычных дум;

The theme of his accustomed thought;

Измены утомить успели;

He was fed up with all betrayals,

Друзья и дружба надоели,

The friends and friendship now failed,

Затем, что не всегда же мог

It was not always that he could

Beef-steaks  и страсбургский пирог

Beef-steaks  and other fatty food

Шампанской обливать бутылкой

Flood with a bottle of Champagne

И сыпать острые слова,

And humorize without a break

Когда болела голова;

Under a terrible headache

И хоть он был повеса пылкой,

And being a scapegrace in the main,

Но разлюбил он наконец

He loved no longer in the end

И брань, и саблю, и свинец.

The combat, saber, or the lead.

Недуг, которого причину

In English it is called depression,

Давно бы отыскать пора,

It has been known for quite long,

Подобный английскому сплину,

The Russians have their own expression,

Короче: русская хандра

Which means that something is quite wrong.

Им овладела понемногу;

It seized him firmly by the throat

Он застрелиться, слава Богу,

To shoot himself he, praised be God,

Попробовать не захотел;

Intended not to give a try;

Но к жизни вовсе охладел.

But he instead was cooled to life.

Как Child-Harold, угрюмый, томный

Like Child-Harold, morose, languished

В гостиных появлялся он;

He would appear at receptions;

Ни сплетни света, ни бостон,

Nor worldly talk, nor dancing sessions,

Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,

Nor dear glance, nor sigh of anguish,

Ничто не трогало его,

There was just nothing to live for,

Не замечал он ничего.

He was concerned by nothing more.

Причудницы большого света!

The sorceresses of greater monde!

Всех прежде вас оставил он;

He was among the first to flee

И правда то, что в наши лета

And it is true that at this moment

Довольно скучен высший тон;

The higher tone is ennui;

Хоть, может быть, иная дама

Perhaps there may be some Madame

Толкует Сея и Бентама,

Who talks on Say and on Bentham,

Но вообще их разговор

But as a rule their pretty chat

Несносный, хоть невинный вздор;

Is stupid, though harmless rat.

К тому ж они так непорочны,

Besides, they are so chaste and nice,

Так величавы, так умны,

So majestic, so clever,

Так благочестия полны,

So full of piety and fervor,

Так осмотрительны, так точны,

So farsighted and precise,

Так неприступны для мужчин,

So impregnable for sin,

Что вид их уж рождает сплин.

That their aspect produces spleen.

И вы, красотки молодые,

And you, oh, beauties juvenile,

Которых позднею порой

Who in late hours of the night

Уносят дрожки удалые

Are taken off by carriage wild

По петербургской мостовой,

Along the Petersburg quayside

И вас покинул мой Евгений,

You are abandoned by Eugene,

Отступник бурных наслаждений,

The maverick of stormy scenes,

Онегин дома заперся,

Onegin locked himself inside,

Зевая, за перо взялся,

And yawning, took a pen to write,

Хотел писать - но труд упорный

He started writing, but fatigue

Ему был тошен; ничего

To him was nauseous; nothing then

Не вышло из пера его,

Came out of his wretched pen,

И не попал он в цех задорный

He never joined the funny league

Людей, о коих не сужу,

Of people I would not offend,

Затем, что к ним принадлежу.

Belonging to the same brand.

И снова, преданный безделью,

Frustrated at his empty soul,

Томясь душевной пустотой,

And loyal to the idle life

Уселся он - с похвальной целью

He settled down with a goal

Себе присвоить ум чужой;

To capture someone else's mind;

Отрядом книг уставил полку,

The books were on the shelf arrayed,

Читал, читал, а всё без толку:

He read and read, but all in vain

Там скука, там обман иль бред;

He found boredom and pretence,

В том совести, в том смысла нет;

With no conscience, no sense;

На всех различные вериги;

All wearing the same chains

И устарела старина,

The old things become more old,

И старым бредит новизна.

And news is no news at all.

Как женщин, он оставил книги

He dumped the volumes like females,

И полку, с пыльной их семьей,

And dusty dynasty of books

Задернул траурной тафтой.

Were piled up in shady nooks.

Условий света свергнув бремя,

By overthrowing worldly yoke,

Как он, отстав от суеты,

Like him, avoiding extra harm,

С ним подружился я в то время.

I won his friendship at a stroke,

Мне нравились его черты,

I had a liking to his charm,

Мечтам невольная преданность,

To dreams definitive compliance,

Неподражательная странность

A most unaccustomed bias,

И резкий, охлажденный ум.

A pointed and chilly brain,

Я был озлоблен, он угрюм;

I was embittered, he was grave;

Страстей игру мы знали оба;

We both knew the game of passion;

Томила жизнь обоих нас;

To both of us the life was bad;

В обоих сердца жар угас;

In both the heat of heart was dead;

Обоих ожидала злоба

And both were ambushed by aggression

Слепой Фортуны и людей

Of blind Fate and human race

На самом утре наших дней.

In the small hours of our days.

Кто жил и мыслил, тот не может

Who lived and thought, he is enabled

В душе не презирать людей;

To feel contempt to human race,

Кто чувствовал, того тревожит

Who has some feelings, is concerned

Призрак невозвратимых дней:

By ghosts of forfeited days:

Тому уж нет очарований,

He finds no more predilection,

Того змия воспоминаний,

Bitten by snakes of recollection,

Того раскаянье грызет.

Or by the tortures of remorse.

Всё это часто придает

All that may give a charming course

Большую прелесть разговору.

To any type of conversation.

Сперва Онегина язык

Onegin’s language got me busted,

Меня смущал; но я привык

Then by and by I got accustomed

К его язвительному спору

To his adverse argumentation,

И к шутке, с жельчью пополам,

And to his jokes mixed with shams,

И злости мрачных эпиграмм.

And to his gloomy epigrams.

Как часто летнею порою,

It was so often in summer time

Когда прозрачно и светло

When the night sky above the river

Ночное небо над Невою

Becomes transparent and bright,

И вод веселое стекло

And waters with their crazy mirror

Не отражает лик Дианы,

Reflected not Diana’s face,

Воспомня прежних лет романы,

Recalling love of bygone years,

Воспомня прежнюю любовь,

The memories of old came,

Чувствительны, беспечны вновь,

Being sensitive and unconcerned again,

Дыханьем ночи благосклонной

We drank the breath of gracious air,

Безмолвно упивались мы!

In silence, like inmates from jail

Как в лес зеленый из тюрьмы

Transferred to the grove and dale,

Перенесен колодник сонный,

While asleep and unaware,

Так уносились мы мечтой

We were conveyed by dreams likewise,

К началу жизни молодой.

Snatched back to young and happy life.

С душою, полной сожалений,

With soul in profound dejection,

И опершися на гранит,

And leaning on the granite wall,

Стоял задумчиво Евгений,

Eugeni stood in deep reflection,

Как описал себя пиит.

As by the Poet was recalled.

Всё было тихо; лишь ночные

With only sentries in the quiet

Перекликались часовые,

To call aloud in the night,

Да дрожек отдаленный стук

And a remote carriage sound

С Мильонной раздавался вдруг;

All of a sudden to come around;

Лишь лодка, веслами махая,

A solitary boat cruising

Плыла по дремлющей реке:

Could be perceived on dozing waters:

И нас пленяли вдалеке

And heard from the remote quarter

Рожок и песня удалая...

Were singing and a gallant music.

Но слаще, средь ночных забав,

But most sweet of nightly games

Напев Торкватовых октав!

Is melody of Torquate octaves.

Адриатические волны,

O, Adriatic undulation,

О Брента! нет, увижу вас

O Brenta, I will see its course,

И, вдохновенья снова полный,

And full of novel inspiration,

Услышу ваш волшебный глас!

I will again hear its voice.

Он свят для внуков Аполлона;

Apollo’s grandsons hold it sacred,

По гордой лире Альбиона

Through proud lyre of Albion

Он мне знаком, он мне родной.

I know it, it is my own.

Ночей Италии златой

In Italy’s nocturnal gold

Я негой наслажусь на воле

It’s there, at liberty I stroll

С венецианкою младой

With a Venetian young bride,

То говорливой, то немой,

Now talkative, and now quiet,

Плывя в таинственной гондоле;

Floating in a mystery gondola;

С ней обретут уста мои

With her my mouth will possess

Язык Петрарки и любви.

The tongue of love and Petrarch verse.

Придет ли час моей свободы?

O, come the hour of liberation!

Пора, пора! - взываю к ней;

Freedom will come, and we embrace,

Брожу над морем, жду погоды,

I roam at shore in expectation,

Маню ветрила кораблей.

Waving my hand to flying sails.

Под ризой бурь, с волнами споря,

Beneath the storms, defying waves,

По вольному распутью моря

Along the sea and its crossways

Когда ж начну я вольный бег?

When shall I start my easy roaming?

Пора покинуть скучный брег

The shore became very boring

Мне неприязненной стихии,

Of elements hostile and crashing,

И средь полуденных зыбей,

And there, in surges of midday,

Под небом Африки моей,

Below the African sunrays

Вздыхать о сумрачной России,

I will recall the gloomy Russia

Где я страдал, где я любил,

Wherein I suffered and I loved,

Где сердце я похоронил.

The place where I interred my heart.

Онегин был готов со мною

Onegin was prepared with me

Увидеть чуждые страны;

To go to strange foreign lands;

Но скоро были мы судьбою

But soon the destiny would see

На долгий срок разведены.

That we should part for a great length.

Отец его тогда скончался.

By then his father passed away.

Перед Онегиным собрался

And greedy creditors’ array

Заимодавцев жадный полк.

Attacked their customer in kind,

У каждого свой ум и толк:

Each in his own frame of mind.

Евгений, тяжбы ненавидя,

Eugeni, hating litigation,

Доволный жребием своим,

Content with assets that remained,

Наследство предоставил им,

Perceiving no loss or gain,

Большой потери в том не видя,

Remitted it to their discretion,

Иль предузнав издалека

Divining from far away

Кончину дяди старика.

His old uncle’s departure day.

Вдруг получил он в самом деле

He suddenly received indeed

От управителя доклад,

From uncle’s manager account

Что дядя при смерти в постеле

That uncle was on his deathbed

И с ним проститься был бы рад.

And wouldn’t be too long around.

Прочтя печальное посланье,

Having perused the mournful message

Евгений тотчас на свиданье

Eugene set out for the passage,

Стремглав по почте поскакал

He galloped promptly to the site,

И уж заранее зевал,

His mouth yawning very wide,

Приготовляясь денег ради,

Preparing for the sake of money

На вздохи, скуку и обман

To sighs, and boredom and deception,

(И тем я начал мой роман);

(That was my point of inception);

Но, прилетев в деревню дяди,

But coming to uncle’s village running,

Его нашел уж на столе,

He found him posed on the bench

Как дань, готовую земле.

Ready to go off the stage.

Нашел он полон двор услуги;

He found a court of service folks;

К покойнику со всех сторон

From every quarter the dead man

Съезжались недруги и други,

Attracted both friends and foes,

Охотники до похорон.

A company of burial fans.

Покойника похоронили.

The dead was duly put to rest,

Попы и гости ели, пили

And having eaten, priests and guests

И после важно разошлись,

All broke up assuming airs,

Как будто делом занялись.

As though having some affairs.

Вот наш Онегин, сельский житель,

Here is Onegin village master,

Заводов, вод, лесов, земель

Of farms, and waters, lands and forests,

Хозяин полный, а досель

Complete possessor, but before it

Порядка враг и расточитель.

The foe of order and a waster,

И очень рад, что прежний путь

Being happy that his former ways

Переменил на что-нибудь.

Were modified to something else.

Два дня ему казались новы

Some of the things appeared novel,

Уединенные поля,

Like hidden solitary nooks

Прохлада сумрачной дубровы,

The coolness of the oak-grove,

Журчанье тихого ручья;

The purl and babble of the brook,

На третий роща, холм и поле

Another day the grove and hill

Его не занимали боле;

Could no longer hold him still;

Потом уж наводили сон;

Later they made him sleep again;

Потом увидел ясно он,

And then he saw as clear as day

Что и в деревне скука та же,

That rural boredom is the same,

Хоть нет ни улиц, ни дворцов,

With no streets and no castles,

Ни карт, ни балов, ни стихов.

No ballrooms, games of cards,

Хандра ждала его на страже,

The spleen was keeping him at bay,

И бегала за ним она,

And following him day and night

Как тень иль верная жена.

As shadow or a loyal wife.

Я был рожден для жизни мирной,

I have been born for peaceful life,

Для деревенской тишины:

For quiet sounds of the fields:

В глуши звучнее голос лирный,

The lire is louder in the wild,

Живее творческие сны.

More vivid are creative dreams.

Досугам посвятясь невинным,

Committed to the modest leisure

Брожу над озером пустынным,

I roam around the lake at pleasure,

И far niente мой закон.

And far niente is my law.

Я каждым утром пробужден

My each awakening is for

Для сладкой неги и свободы:

Luxuriant freedom and content,

Читаю мало, долго сплю,

I read a little, sleep a lot,

Летучей славы не ловлю.

For flitting fame I crave not.

Не так ли я в былые годы

The former years likewise were spent:

Провел в бездействии, в тени

I passed in idleness and shade

Мои счастливейшие дни?

My most fortunate of days.

Цветы, любовь, деревня, праздность,

The flowers, love and rural stiffness,

Поля! я предан вам душой.

O fields! I love you with my soul.

Всегда я рад заметить разность

It is my wish to see the difference

Между Онегиным и мной,

Between his person and my own.

Чтобы насмешливый читатель

Lest my whatever gentle reader

Или какой-нибудь издатель

Or still whatever gentle printer

Замысловатой клеветы,

Of complicated denigration

Сличая здесь мои черты,

By verifying and collation

Не повторял потом безбожно,

Reiterate ungodly lies

Что намарал я свой портрет,

That I my own pictures write,

Как Байрон, гордости поэт,

Like Byron, poet of the pride,

Как будто нам уж невозможно

As if we were of skill deprived

Писать поэмы о другом,

To write the poems on someone else,

Как только о себе самом.

Rather than on one’s own self.

Замечу кстати: все поэты -

But let me note: all the writers

Любви мечтательной друзья.

Are loyal friends of dreamy love.

Бывало, милые предметы

It happened when some dear items

Мне снились, и душа моя

Were in my dreams, so that my soul

Их образ тайный сохранила;

Retained their clandestine sight;

Их после муза оживила:

And later was by Muse revived:

Так я, беспечен, воспевал

I thus untroubled, sang and cheered

И деву гор, мой идеал,

The girl of highland, my ideal,

И пленниц берегов Салгира.

And captive women from Salgir.

Теперь от вас, мои друзья,

And now you, my dear friends,

Вопрос нередко слышу я:

You ask me many times on end:

"О ком твоя вздыхает лира?

Who is the subject of your lyre?

Кому, в толпе ревнивых дев,

To whom among the maidens’ throng

Ты посвятил ее напев?

Did you initiate your song?

Чей взор, волнуя вдохновенье,

Whose glance, exciting inspiration

Умильной лаской наградил

Awarded kindly caress

Твое задумчивое пенье?

To your despondent meditation,

Кого твой стих боготворил?"

Who has been worshiped by your verse?"

И, други, никого, ей-богу!

Not anyone, my friends, by God!

Любви безумную тревогу

I came to know without reward

Я безотрадно испытал.

Insane love and crazy rhyme

Блажен, кто с нею сочетал

Blessed one who managed to combine

Горячку рифм: он тем удвоил

Those two: of course he doubled

Поэзии священный бред.

The sacred gibberish of verse

Петрарке шествуя вослед,

By following Petrarcha’s steps,

А муки сердца успокоил,

While his heart was spared trouble,

Поймал и славу между тем;

He caught both fame and respect,

Но я, любя, был глуп и нем.

But I, who loved, stayed in neglect.

Прошла любовь, явилась муза,

The love has passed, the muse emerged,

И прояснился темный ум.

And cleared my obscure mind,

Свободен, вновь ищу союза

Again free, again searching

Волшебных звуков, чувств и дум;

For magic sounds, senses kind;

Пишу, и сердце не тоскует,

I write, the heart remains quiet,

Перо, забывшись, не рисует

The pen does not attempt to write

Близ неоконченных стихов

Around the unfinished poems.

Ни женских ножек, ни голов;

Nor women’s legs, nor heads, nor toes;

Погасший пепел уж не вспыхнет,

Extinguished ash will not take fire,

Я всё грущу; но слез уже нет,

I yearn; but no tears remain,

И скоро, скоро бури след

And very soon the hurricane

В душе моей совсем утихнет:

Will in my soul go quiet

Тогда-то я начну писать

And then I will begin again

Поэму песен в двадцать пять.

A poem of twenty-five refrains.

Я думал уж о форме плана,

I have been doing my projection,

И как героя назову;

The hero’s name and the cast;

Покамест моего романа

Until the tale of my invention

Я кончил первую главу;

Acquired chapter one at last;